Письмо отцу
«Я читаю письмо, что уже пожелтело с годами,
На конверте, в углу – номер почты стоит полевой…
Это в 42-ом мой отец написал моей маме
Перед тем, как идти в свой последний, решительный бой».
«…Отец. Почти незнакомый мне, но такой родной для меня человек…. В этом году, Победе исполняется 70 лет. На городской площади, как всегда, состоится парад в честь этого праздника, будет греметь салют, и, знаешь, отец, я поймал себя на мысли, что, наблюдая за этим, часто мысленно говорю с тобой.
Грозный и тяжёлый 1942-ой для тебя стал роковым. Ты погиб, отдав свою жизнь за Победу, но, так и не узнав, что война закончится через два с половиной года…. Твои фронтовые письма, а мы их получили всего два, все эти годы бережно хранятся. Трогательная клеточка на листке бумаги уже пожелтела и почти стерлась, буквы, что ты писал химическим карандашом, скорее угадываются, чем читаются, но знаешь, это не страшно – твои письма мы знаем наизусть.
Скорее всего, мама не успела сообщить тебе о том, что наша деревня Сибало как-то сразу оказалась в центре военных событий. Как раз там тогда проложили «дорогу жизни» в блокадный Ленинград. Близкое дыхание войны чувствовалось во всём, обжигало и гнало из родных мест. Отец, тогда односельчанам было страшно. Наверное, почти так же, как и солдатам на фронте. Но люди крепились, да и некогда было особо уделять внимание эмоциям – началась эвакуация. Люди спешили закопать свои вещи в огородах: самовары, швейные машинки, иконы, посуду…. Всё то, что хотели увидеть потом в мирной жизни.
Не знаю, пыталась ли тебе написать мама о том, что мы эвакуировались не в первую очередь. Многие успели уехать и закрепиться на новых местах – за Уралом, в том числе Кузбассе…. Между ними и нами, оставшимися в деревне, каким-то образом существовала связь, и поэтому нам было возможно ориентироваться – куда ехать. Наконец, собрав вещи и закрыв дом, забив окна, отправились в путь и мы, покидая место, где всё напоминало о тебе и, казалось, все еще хранило тепло твоих рук…
Наш состав, отъехав от станции совсем не далеко, попал под бомбёжку. И это, отец, спасло нам жизнь. Дело в том, что, выпрыгивая из вагона, мама, запутавшись в узлах и одежде, уронила сестрёнку. Любочка заплакала, я, кажется, тоже, мы замешкались и поэтому сильно отстали от убегающей толпы, где люди, буквально на наших глазах, стали мишенью для фашистской авиации. Вот так мы никуда и не уехали. И не на чем было, да уже и невозможно.
Те 900 блокадных дней, о которых после войны напишут столько песен и стихов, мы провели, прячась в окопах и бомбоубежищах. Затишье выдавалось в очень редкие минуты.
При первых звуках самолётов мама нас – в охапку, и бегом в укрытие. Случалось, не добежит, упадёт и нас – под себя…. Пронесло, живём дальше. И так, она прикрывала нас, не просто сохраняя нашу жизнь, а каждый раз отдавала свою для нас.
За дни блокады наша мама повидала многое: допросы пленных, гибель военных и мирных жителей. Она часто говорила: «Жить в условиях войны - это значит жить между жизнью и смертью. Страшно, и привыкнуть невозможно».
Знаешь, отец, по воспоминаниям мамы: железную дорогу немецкая авиация так разметает, что, казалось, эти руины уже никогда не восстановить. Однако уже через пять-шесть часов солдаты и население всё приводили в порядок, и составы снова шли, перегружались на автомашины, которые с огромным риском следовали по льду озера, «Дороги жизни» в блокадный Ленинград - до следующего налёта. Позднее наши зенитчики и самолёты приноровились отражать атаки врага. Ох, папа, как всем трудно было. Солдаты спали прямо на мёрзлой земле, возле своих зениток, укрывшись шинелью и в обнимку с автоматами. Даже не спали, а, скорее, забывались, готовые в любую минуту вступить в бой.
А потом блокаду сняли, да и фронт отодвинулся. Все вернулись к своим очагам, наступило нелегкое мирное время, совсем незнакомое для тебя, отец. А я его хорошо помню. Дома разрушены, поля заминированы, в лесу полно мин и снарядов, от которых также гибли люди, а особенно ребятишки.
Именно так погиб четырнадцатилетний Алешка, сын твоей сверстницы, Веры Житниковой, На месте своей гибели он пас коров односельчан. Я тогда первый раз так близко видел смерть хорошо знакомого мне человека, и это поразило меня. До сих пор отчётливо помню похороны и враз постаревшее лицо тёти Веры, когда она вдруг опустилась перед погибшим сыном на колени и начала петь ему колыбельную, а затем её не то плачь, не то вой: «Господи! За что война отняла у меня мужа, всех родственников, а теперь и сына???» Это был 1953 год. Восемь лет после Победы, а война, затаившись лютым зверем, по-прежнему продолжала убивать.
…С войны в деревню вернулся только Фёдор Журавлёв, твой друг, отец. Весь израненный. Он-то и рассказал нам подробно о том первом и последнем бое, где ты погиб, и что могила твоя не известна.
Мама слушала, окаменев. И хотя всё и произошло у неё на глазах, она не хотела верить.
Память детства сохранила и такую картину. За огородами деревни проходила железная дорога, по которой с запада регулярно проходили поезда с солдатами победителями. И мы, детвора больше всего любили встречать и провожать такие эшелоны, махая руками, видя их радостные лица. Когда поезда останавливались на станционных путях, их сразу же окружали, как взрослые, так и дети. Взрослые расспрашивали их, надеясь узнать что-либо о своих мужьях, сыновьях, братьях и отцах, которые еще не пришли домой с фронта. Вот так налаживалась мирная жизнь.
А потом, всё в том же 1953-ем, когда погиб Алешка, у мамы нашлась родная сестра в Гурьевске. Туда мы и переехали в поисках лучшей жизни. Только тогда всем и везде было нелегко, и в Сибири тоже несладко. Я впервые здесь увидел запряжённую корову в самодельную телегу и землянки для проживания людей.
Вот здесь, отец, и разрослись наши корни. Теперь у тебя четыре внука и восемь правнуков. А мама…. Наша мудрая, сильная мама прожила восемьдесят четыре года. Томская земля стала последним домом в её жизни. Похоронили на возвышенном месте, выполнив её завещание, что бы первые лучи солнца сообщали о начале нового дня. Уже выросла и оформилась на могиле раскидистая берёзка, каждый год выбрасывает сережки и прилетают к ней птички и весело щебечут.
Знаешь, я ведь через 60 лет ездил на свою малую родину, навестил родные могилы, все они ухожены. Посидел и возле последнего пристанища пастушонка Леши, незаметно со щек сползли слёзы, которых я совсем не стеснялся, от нахлынувших воспоминаний и окружающей среды. О многом я тогда думал, папа.. А особенно о том, сколько юных жизней фашисты вдавили в сырую землю и откуда у них была такая разрушительная страсть к смерти? Так часто повторяла наша мама… А еще говорила: «Победа пришла к нам в пыли, в крови, копоти и огромных разрушениях».. Но жертвы, принесённые на алтарь Отечества, не были напрасны. В 1946 году Нюрнбергский трибунал огласил приговор, в котором была дана картина преступной деятельности фашистского режима на протяжении более чем 12 лет его существования. Трибунал приговорил 12 официальных государственных лиц виновных в развязывании войны, к смертной казни через повешение. ( Гитлер, Геринг - покончили жизнь самоубийством). Приговор был приведён в исполнение 16 октября 1946 года.
Цена ПОБЕДЫ оказалось высокой, погибли свыше 50 млн. человек, в том числе около 27 млн. советских граждан. Было разрушено 1 710 городов, десятки тысяч сёл и деревень. Только прямой ущерб народному хозяйству СССР составил 679 миллиардов рублей (в довоенных ценах).
Тяжело, отец. Тяжело терять особенно близких. Наша память, она благословенна и в то же время тягостна. Сейчас, когда мама ушла в мир иной, я вспоминаю каждый прожитый с нею не то, что день, я вспоминаю каждый час…
Да, ты знаешь, сейчас в мире многое устроено по-другому. Распался великий и могучий Советский Союз, наука и техника значительно шагнули вперед, человек освоился в космическом пространстве.
Но вместе с тем, горько осознавать, что локальные конфликты в мире продолжают разгораться.
Жизнь не стояла на месте. Постепенно люди приходили в себя, став мягче сердцем, как-то все устраивали свою жизнь – мирное время брало своё. А мама до конца своих дней так и осталась верна тебе. В своём последнем письме ты просил её беречь детей. Твоё завещание, отец, она, как видишь, выполнила. А мы помним тебя. Каждую черточку, каждую складочку на оставшейся одежде, мы помним тебя… по последней предвоенной, единственной фотографии…»
Николай Лукин
|
