«Ту страшную войну мы знаем не понаслышке. Мы жили в той войне. Мне было 12 лет, когда нашу деревню на Орловщине заняли немцы. За деревней были поля, где сеяли пшеницу, сажали картошку, косили сено для скотины, не успели убрать. Вот по этим полям шли сначала наши отступающие части, усталые, озлобленные, запылённые солдаты. Когда они проходили по деревне, все жители вышли из своих домов: старики, ребятишки. Взрослых, сильных мужчин в деревне не было. Они были призваны в армию.
Пыль, поднятая отступающими, уже осела, шум голосов затих, но ничего пока не происходило. Потом вдалеке стал нарастать гул. Он становился всё ближе и ближе, и вот в деревню стал вливаться длинный поток вражеских войск. Сначала ехали машины с солдатами, но они не стали задерживаться, проехали через деревню в погоню за нашими солдатами. За машинами ехали мотоциклы с люльками, за ними шли пешие враги. Все в чёрных шинелях, в рогатых касках. Казалось, это не люди, а черти собрались на свой шабаш. Солдаты были здоровенные, мордатые. Они проехали по деревне и остановились в центре, на площади, где был сельсовет. Они заполнили всю площадь и улицу, стали разминать ноги, хохотать, справлять нужду, не стесняясь никого. Везде была слышна чёрная речь.
Солдаты стали ходить по домам, стучать автоматами в закрытые двери, срывать защёлки. Выталкивая в спину, всех сгоняли к сельсовету. Когда все жители были собраны, даже старики, которые плохо передвигались, и малые дети, немцы окружили их со всех сторон, разглядывая, усмехаясь, переговариваясь друг с другом. Главный немец – комендант – через переводчика стал зачитывать устав, по которому все теперь должны были жить. Каждое утро все должны приходить в комендатуру за нарядом на работу. Все без разбора, и старые, и малые. Кто будет нарушать этот порядок, тому – расстрел. Все заволновались, зашумели. Ребятишки заплакали. Старушки стали креститься. Немцы стали хохотать, стрелять в воздух из автоматов. Потом расстреляли людей из сельсовета. Нашлись предатели, которые показали их врагам. Сорвали красный флаг, повесили свои, с крестом. Сразу повели себя как хозяева, давая всем понять, что они здесь навсегда.
В то время наша семья жила в новом доме. Отец был мастер на все руки. Построив дом, думал, что здесь поселится счастье, достаток, но получилось наоборот. Новый дом заняли под комендатуру. А семью выселили в старый, не пригодный для жилья. Семье пришлось кое-как готовить его к зиме, замазывать, затыкать дыры. Мама Лина стала прислугой в своём новом доме. Мыла полы, стирала, топила печь, носила воду. Но готовить обед для коменданта ей не доверяли, боялись, наверное, что может отравить. Готовил денщик, пожилой немец. Я помогала маме, как могла. Нужно было ухаживать за младшими сестрами: Вале было 7 лет, Зине – 1 год. Зина была болезненной, постоянно плакала, поэтому денщик часто гнал маму с Зиной в лес, чтобы она не мешала своим плачем коменданту. Я всегда боялась, что она больше не вернется из лесу, что её там расстреляют. Так как семья ухаживала за комендантом, то разрешалось брать остатки обеда. Это всегда было кстати, т.к. все очень голодали. Урожай не успели убрать, картошка осталась под снегом. Денщик у коменданта был пожилой немец, он жалел меня, всегда совал в руку то кусочек сахара, то сухарик, то ещё что-нибудь. Видно, у него там, в Германии, остались дети, внуки, он по ним скучал. Война ему не нужна была, также как и нам. Но он, как маленькая песчинка, вовлечённая в смерч войны, не мог из неё вырваться. Маму гоняли за деревню рыть окопы. Гоняли всех, даже стариков не жалели. Все должны были работать. Регулярно шли обстрелы. И вот, в один такой обстрел, маму ранило в бок. Рана оказалась несерьезной, скользящей. Но все равно она долго болела. Её освободили от полевых работ, но работу в комендатуре она должна была исполнять. Денщик помогал ей, когда никто не видел. То дров наколет, то воды принесет, жалел её.
Сначала мы надеялись, что немцев скоро выбьют из деревни, так как недалеко регулярно шли бои. Но когда прошёл год, и ничего не произошло, надежда стала таять, все смирились со своей участью. Ужас от врагов стал проходить, они не лютовали, не расстреливали. Жизнь продолжалась, жители приспособились к военным тяготам.
Как я уже говорила, картошка осталась под снегом. Поэтому ребятишки, мальчишки, кто постарше и я с ними, делали вылазки за деревню, на поля. Кругом стояли караулы, но мы находили лазейки и рыли из мерзлой земли картошку. Мама пекла из неё лепешки – «тошнотики» - так как они были чёрными и противными, но всё равно еда.
Жизнь берёт своё в любое время. Даже и тогда молодёжь устраивала посиделки: собирались у кого-нибудь дома, где не стояли немцы, мечтали о конце войны, рассказывали какие-нибудь истории, пели песни.
Так как шли бои, убитых солдат никто не хоронил, они так и оставались лежать на полях, поэтому развелось много волков. Они обнаглели, даже днём появлялись в деревне, переловили всех собак. Немцы их отстреливали, но это не очень помогало. Поэтому на улицу выходили всегда с палкой, чтобы хоть как-то себя защитить в случае встречи с волком. Молодёжь придумала ходить на поля за деревню, где были убитые. Снимали с них шинели, сапоги. Волков боялись даже больше, чем немцев, но всё равно рисковали, потому что одежда изнашивалась, из старой дети вырастали, а новую взять было негде. Риск себя оправдывал, у сверстников появились обновки. Человек ко всему может приспособиться, даже в таком, казалось бы, безвыходном положении. Обостряется инстинкт самосохранения.
Прошла зима, весна. В воздухе стало нарастать какое-то напряжение. В деревне тоже стали происходить изменения. Немцы уже не выглядели хозяевами, стали суетливыми, озабоченными. Появилось движение. Постоянно одни куда-то уезжали, другие приезжали, матерились. Я с сестрёнками часто уходила в лес, и сидели там, боясь расстрела. А когда через деревню стали проходить немецкие войска, сидели в лесу до вечера. Так продолжалось целую неделю. И вот настал день, когда через деревню не прошёл ни один немецкий солдат. Все затаились в своих домах, ожидая худшего. Но ничего не происходило. Наступила тишина, настоящий вакуум. Ни голосов птиц, ни лая собак, ни шума шагов, ни гула проезжающих машин, ни чужой речи. НИЧЕГО! Только тишина!
К вечеру опять появились приближающиеся к деревне колонны техники и солдат. Все в ужасе попрятались в своих домах. С опаской стали выглядывать из-за занавесок на приближающиеся войска. Когда первые колонны появились на улице, все стали выбегать им навстречу. Это шли наши солдаты. Это были уже не те солдаты, которые бежали от врага, как собаки, поджав хвост. Это были уверенные, бравые солдаты – победители. Весёлые, приветливые, добрые, верящие в победу. Все жители были так рады, что наконец-то закончилось их пленение. Несколько дней через деревню шли наши войска. Иногда они останавливались в деревне отдохнуть, поесть, угощали жителей из походной кухни, давали кое-что из провизии.
Нашей деревне повезло. Её не спалили, как другие. Наша семья опять перешла в свой дом. Стали жить под девизом «Всё для победы!» Было очень трудно, голодно, но уже не было животного страха в душе. Там затеплилась надежда о скорой победе.
Всё время шли бои, но уже в отдалении от деревни. Все привыкли, что всегда где-то бухает, ухает. Но вот однажды наступило утро, когда не было слышно никаких боев. Стояла тишина. Все прислушивались, делали свои предположения. И вот в это напряжённое время летит по деревне всадник на взмыленном коне и кричит что-то, машет фуражкой. Сначала никто ничего не понял, потому что он промчался, как вихрь. И вдруг кто-то стал кричать, что война кончилась, конец войне. Все стояли, онемев от этого известия, словно парализованные новостью. И когда до всех дошел смысл этих слов, что тут началось! Крики, плач, смех, поцелуи. Некоторые сели на землю, ноги их не держали. Было ликование, безумство радости. Они выстояли, остались живы. В одиночку, без подмоги, в окружении врагов, не сломились, не предали себя и Родину и победили!»
Калькова Нина Михайловна. пересказывает воспоминания о войне своей матери Казанцевой Раисы Афанасьевны, уроженки Орловской области.
|
