|
 |
Витковский Тадеуш Николаевич |
|
01.03.1935 г.
|
| Дети войны. Когда началась война Тадеушу Николаевичу было всего 6,5 лет. После войны работал шахтёром. Подземный стаж 35 лет. Работал на шахтах Междуреченска с 1962 по 1990 год - горным мастером, мастером ВТБ, старшим инженером-проектировщиком, диспетчером шахты.
|
Детские воспоминания о лишениях военных лет.
Далеко от фронта К 70-летию Великой Победы как-то внезапно пробудились детские, но не совсем забытые воспоминания о том тяжёлом времени, когда страна на фронте и в тылу боролась с вероломным фашистским нападением.
На день, когда началась война, мне было 6,5 лет. Помню конец лета 1941 года, когда из нашей глухой сибирской деревни (Усть-Куренга в 29 дворов у края Васюганских болот) увезли на телегах первых 5 призывников. В 1942 году забрали всех остальных, годных по состоянию здоровья, кроме отца-инвалида, да ещё двух немощных стариков, негодных к службе. Первые два года от начала войны жители деревни пережили сравнительно не голодно. От прошлых урожаев (лета 1941 и 1942 годов) оставались ржаная мука, пшеничное, овсяное зерно и горох.
Самое голодное время наступило зимой 1943 года. С начала того года поборы для государства шли под девизом: «Всё для фронта, всё для победы!». Забиралось (сдавалось) всё – сушеный картофель, масло топлёное, яйца, мясо, шерсть овечья, а хлеб (зерно) забирался (сдавался) сразу, после обмолота урожая – из колхозного амбара. В амбаре оставляли не больше чем для посева яровых. Озимые сеяли в сентябре – в основном рожь. Колхозники на трудодни получали не больше 2-3-х мешков зерна да гороха вместе взятые. Рожь мололи на колхозной водяной мельнице по очереди.
Наш отец, хотя и инвалид, был, как бы сейчас сказали, специалистом широкого профиля, т.е. мельником, кузнецом, плотником и шорником (делал хомуты, ярма для быков и коров). Лошадей едва хватало для пахоты колхозных полей и подвозки фуража и воды на ферму. Свои огороды пахали на своих же коровах (не вдаваясь в описание процесса, скажу: хуже этой работы в жизни не видал). Отец, даже будучи совершенно безграмотным (мать тоже), замещал председателя колхоза, пока тот не вернулся с фронта (верней с войны) в 1945 году. Мельником он был честным, хотя бабы в деревне поговаривали: ворует…
Всё что он иногда приносил с мельницы – это обметённую со стен помещения с жерновами мучную ржаную пыль, да пыль слипшуюся, которую мать называла «коржи». Похлёбка из такого «сырья» была светло-синего цвета, совсем невкусной и несолёной. Соли почти у всех не было совсем.
Однажды мать дала соседке Марье (своей тёзке) тарелку такой мучной пыли с «коржами» и результат не замедлил сказаться на мне и на младшей сестренке: на нас закрепилось прозвище «коржи».
В 1942-1943 годах учился во втором и третьем классах местной начальной (до 4-х классов) школы. Был успевающим и любознательным учеником. В классе было всего 9 человек. После уроков, а иногда и на уроке учительница Антонина Фёдоровна Тюрина вслух читала интересные книжки. Особенно всех поразила повесть Бориса Полевого «Зоя» о подвиге комсомолки-партизанки Зои Космодемьянской. Плакали всем классом – вместе с учительницей…
Также участвовали в классной самодеятельности со старшей сестрой учительницы Фросей. Фрося запевала: «Не скосить нас саблей вострой, вражьей пулей не убить!» Мы дружно подхватывали песню дальше, повторяя два раза: «Мы врага встречаем просто – били, бьем и будем бить!»
Зимой мы (почти беспризорные), вечерами без дела шлялись по деревне, иногда дразнили «дядьку Маля́ва». Его настоящая фамилия была Дембовский, а прозвище он получил давно из-за своей привычки повторять «маля́в того» при разговоре с собеседником. Всей ватагой подбирались по большому снегу, стучали с улицы в его замёрзшее окошко. Когда он спрашивал: «Хто там и шо нада?», дружно кричали: «Дядько Маляв дай нам каши!» Услышав его ответ: «Ось шщас я вам бэрёзовой кашки задам!» - дружно убегали.
Ещё зимой дразнили колхозного кладовщика Степана Смирнова – тоже стучали снаружи в окошко и «сообщали»: «Дядька Степан, в колхозный амбар рыжий колоно́к забрался!» Словом «колоно́к» подчёркивали его прозвище из-за окладистой рыжей бороды. Убегали от его окна всё сразу, не выслушав его ответа, зная крутой нрав дядьки Степана.
Летом мы всей гурьбой бегали-ходили по деревне босиком с частушками типа: «Шёл я лесом, видел беса, а в деревне чудеса – сидит Гитлер на заборе, морда шире колеса».
Зима 1944 года запомнилась на всю жизнь. Тогда наша семья выполнила разнарядку по сдаче сушёного картофеля. Картофель варили в «мундирах» - два больших чугуна в день. Потом шкурку снимали пальцами – ногтями; очищенный от «мундиров» картофель резали пластинками по полсантиметра толщиной и сушили на железных листах в русской печи, наблюдая, чтобы не перегорел, а только высох. Во время сдирания кожуры с варёной горячей картошки пу́чки (подушечки) пальцев покрывались волдырями, сильно болели и долго не заживали. Но осталась большая «недоимка» по маслу и шерсти.
С конца февраля и до конца марта 1944 года деревню посетили много нищих из деревень за 30-50 километров от нашей. Были все нищенки с 10-12-летними подростками, а некоторые с грудными детьми, завёрнутыми в тряпьё.
Наша изба (хата) была в начале деревни, и нищие сразу заходили к нам. Подавали что могли, всем.
Вообще ни у кого из местных деревенских не было принято, чтобы «побирушек» не пускали на порог. Впускали всех просящих. Отогревали варёной картошкой и «чаем» из шиповника. Наша мать (по происхождению украинка – Романенко) была очень сердобольной и человечной женщиной – всем нищим помогала, плача и глядя на их измождённые лица и их детей. Остальные женщины нашей деревни тоже «побирушек» не обижали – делились с ними кто чем мог.
Картошку нищие уносили в заплечных котомках или увозили на санках, падая от неутихающей пурги, унося подаяния от нашей малой деревни.
Однажды, для очередной нищей женщины, мать достала из погреба котелок картошки и высыпала той в её котомку. Отец был дома и, видя это, недовольный промолчал, а когда женщина ушла, он сказал: «Марья, ты что делаешь? Ты же почти всю картошку раздала, скоро нам самим есть будет нечего!» Мать, плача, сказала: «Миколай, ты же бачишь, - воны ж без нас помруть…»
Летом того же 1944 года в деревню прибыл уполномоченный Уйбе по сбору недоимок и поселился у бабушки моей одноклассницы Манечки.
Я об этом не знал и пошёл в их избу поиграть. Этот «упалнамоченный», пошептавшись по-латышски с бабушкой (бабушка латышка и Уйбе латыш), глядя в мою сторону грубо подозвал меня к себе и процедил: «Ты, шкет, скажи своему брату: если он до завтра не сдаст что положено, то будет воо…!», и тычет мне под нос дулом нагана. Я перепугался, заплакал, прибежал домой и пожаловался старшему брату Иосифу (Юзику) 1925 года рождения, приехавшему из труд-армии на несколько дней в отпуск на лошади-монголке верхом без седла. Брат как мог успокоил меня и сказал: «Не бойся – он у него не заряженный».
На погашение недоимок отцу пришлось продать единственную кормилицу семьи – старую корову Милю.
Продажу коровы отец поручил нашей первой в семье молодой снохе Марии Марковне (ее мужа – моего старшего брата Филиппа забрали на войну в числе первого призыва в 1941 году, он вернулся в 1945 году без единого ранения), которая пешком водила продавать за 130 км в Тару – районный город.
На базаре в течение двух дней корову никто не покупал – старая. Не знаю кто, но сноху кто-то пожалел и купил корову намного дешевле, чем хотелось бы.
По возвращению снохи домой отец строго спросил: «Почему так дёшево?» Сноха плакала и однообразно оправдывалась: «У меня никто не покупал, все говорили – шибко старая».
И всё же, благодаря продаже единственной коровы, отец рассчитался за недоимки 1944 года.
Тогда многие колхозные женщины и мои родители сдавали масло топлёное с добавлением перетопленного лосиного сала. Отец иногда, когда повезёт, охотился на лосей и зайцев, которые в нашей глухой тайге ни счету, ни контролю не подлежали.
Может быть, читатель усомнится в правдивости этих воспоминаний, но я считаю, что за счёт лосей и зайцев мы спаслись тогда от голодной смерти; никто не умер, хотя голодные обмороки были, в том числе и у меня.
Даже и так было: за зиму домашние запасы и заготовки полностью иссякали и все ждали двадцатых чисел апреля, когда появятся первые меду́нки (медуница) из которых варили суп с оставшейся картошкой или отваривали до густой массы и пекли «лепёшки». Такие же «лепешки-оладьи» приготавливали из крапивы или молодых листьев осота.
Приходилось даже (не вру) употреблять «блюда» из лебеды и мокрицы. Рядом болота – копали какие-то бело-жёлтые коренья, сушили, толкли в ступках, просеивали, и это была основа будущим «булкам хлеба». Муки в этих «хлебах» было чуть-чуть.
Известие о Победе для нашей отдалённой деревни запоздало и пришло 11 мая 1945 года. Всей деревней собрались в единственном двухэтажном деревянном строении школе-клубе отмечать победу. Организовал «застолье» Василий (Ба́зик) Высоцкий, вернувшийся с фронта в прошлом 44-м году – с ранением лица и глаз.
Выпили самогонки, закусили тем, что принесли и выложили на стол, угостили нас (пацанов и девчонок) варёной картошкой и яичницей на молоке…
Потом выпили ещё, спели «Катюшу» - не до конца – две женщины стали громко плакать со своими детками.
Больше не пили, а плакали все – кто от радости, кто от утраты мужей или сыновей, а больше всех рыдала наша мать (ещё до застолья) – ведь вместе с известием о Победе ей вручили уже вторую (за два последних месяца) похоронку о смерти второго сына 1922 года рождения. Её сын – мой брат - погиб 25 апреля 1945 года.
Трагедия, но факт: погибшие братья вроде как никогда и не жили на свете – у родственников от них не было и нет ни одной прижизненной фотокарточки.
В августе 1946 года к отцу приезжал бывший однополчанин погибшего Иосифа (Юзика) и рассказал жуткую историю о гибели брата и своего собственного тяжёлого ранения. Рассказ однополчанина из деревни Гриневичи (есть такая в Тарском районе Омской области) мне довелось подслушать при его беседе с отцом.
Накануне гибели брата они были посланы группой за линию фронта в разведку перед предстоящим наступлением войск. Брат был гвардии старшиной то ли взвода, то ли роты разведки. Про количество разведчиков и данных об их старшем командире – офицере не припоминаю.
Противник переползших через линию фронта обнаружил сразу и открыл шквальный миномётный огонь.
Уцелевшие и легко раненые, отступив, проверили недостающих.
Затем они получили разрешение на вынос раненых. «Гриневич» (не запомнил его фамилию – пишу по названию его деревни) запомнил то место, где был тяжело ранен Иосиф, подполз к нему, определил, что тот ещё жив и приступил к спасению…
В это время снова начался миномётный обстрел и мина угодила так, что Иосифа раскидало по частям, а «Гриневич» остался на этом месте тяжело раненый, и был спасён при скором всеобщем наступлении.
Брат Адольф (1922 года рождения) погиб 15 апреля в Германии. Там же и похоронен. Как он воевал (рядовой) и как погиб, никто в нашей семье не знал никогда.
Витковский Т.Н. Пенсионер-шахтёр
|
| |
|
ФОТОАЛЬБОМ | ПИСЬМА И РЕЛИКВИИ |
А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я |