|
Воспоминания Анны Иосифовны Каленской, майора медицинской службы:
«Мои родители Иосиф Антонович и Анфиса Павловна Сикора попали в Сибирь как переселенцы из Белоруссии, когда точно, не знаю, но их старший сын родился уже в Сибири, в 1911 году. У родителей было семеро детей: 4 сына и три дочери, я четвёртая.
Я родилась 14 ноября 1921 года в деревне Кулаково Яшкинского района, где семья моих родителей жила до 1928 года. В том году мы переехали в Топки. В деревне жить было трудно, голодно. В Топках купили домик на ул. Октябрьской, маленький – одна комната: русская печь, полати (деревянный настил под потолком от самых дверей до печки, там мы спали), кровать родителей, в углу её висела зыбка младшего братика. Возле дома был маленький огород, в конце его стояла баня с печкой-каменкой. Как приехали в Топки, в первую зиму встречали Рождество, родители мои были людьми верующими. К Рождеству непременно справляли детям обновки, вот и в этот раз мы встречали праздник в обновах, а после него всё выстирали, и мама повесила сушить вещи в огороде на верёвку, утром встали, а ничего нет. Напротив нас жили цыгане, они, наверное, и украли. Старшая моя сестра Клава была боевущая, плясунья, певунья. Летом цыгане внезапно уехали среди ночи, смотрит мама в окно – у них пусто. Она бросилась в сени, где летом все спали, думала, что цыгане увезли с собой Клаву.
Я училась во 2-ой (ещё старой) школе, пошла в неё в 1928 году. После 4 класса перешла в 64 (ныне 7-ю) образцовую школу. Моста через железную дорогу тогда не было, ходили по путям, часто приходилось лазить под вагонами, страшно было, везде ходили часовые, ловили нас. Потом мы стали ходить по переходу в районе ПУ-53. Году в 35, когда я училась в 7 классе, построили деревянный мост, мы стали ходить по нему. Портфелей тогда не было, я завязывала учебники в тряпку и бежала в школу. Топки тогда были – одна станция. Дома все деревянные, дома МПС строились в 30-е года, мы бегали на стройку за щепой – растапливать печь было нечем. Город на этой стороне был по Топкинскую улицу. Дальше шла Черемшанка – болотистое место. Там росло много черёмухи. Отец мой был хорошим пильщиком, плотником, каменщиком, бондарничал, делал на продажу кадушки. Они с братом, Константином Антоновичем, подряжались на стройки. Ещё отец был хорошим печником, ходил по деревням, печи клал.
Окончила 10 классов в 38 году, поехала поступать в Томский мединститут, нас в Томск поехало 6 человек из класса, и я за компанию, а потом в Томске жил мамин брат, дядя Вася. Поступила, поселили нас в прекрасное общежитие. Вообще Томск после Топок показался чудом. После поступления не поехала домой, не было денег на билет, поэтому я не привезла справок о заработке родителей. А без них меня зачислили не на лечебный, а на санитарно-гигиенический факультет (готовил врачей-пищевиков, бактериологов, коммунальных). Учиться мне нравилось, правда, поначалу боялись анатомки. Но потом привыкли.
Война началась, когда я училась на 3-ем курсе. Летом у нас не было каникул, ездили в колхоз, обрабатывали картошку, жили в амбаре на берегу Томи. Пораньше вставали, окучивали картошку, ели малину в ближайшем малиннике и в самую жару отдыхали, потом снова шли окучивать. Осенью картошку копали, мы с подружкой насушили много крахмалу. Привезли его в Томск. Дядя работал на дрожзаводе, он дал мне пачку дрожжей. Мы их высушили, жарили на касторке и ели – вкусно. Из крахмала варили кисель. С началом войны с питанием стало плохо, в столовых сразу всё исчезло. Мы, студенты, ходили туда рано, чтобы успеть взять несколько порций клёцок. В то время были уже карточки, по ним давали хлеб (300 г в день) и, кажется, сахар. Дважды я сдавала кровь, за это давали карточки на месяц. Последний учебный год мы учились с программой двухгодичной, заканчивали летом 1942 года. 15 августа был последний госэкзамен, на следующий день нам вручили удостоверения об окончании института и о присвоении звания врача, дипломы выдали позже. Вместе с удостоверениями нам выдали повестки в военкомат. В военкомате я получила направление на Волховский фронт.
Числа 19-20 августа нас погрузили в обычные товарные вагоны – дощатые нары вверху и внизу. Нас было 27 девушек из вагона 2-3 парней. Ехали очень долго. В Москве нас разделили, нас осталось 12, в начале сентября мы прибыли в Волхов. Нас поместили в полуразрушенный дом, были мы там дней 5, за это время сшили себе рюкзаки из матраса, а выехать оттуда к месту назначения не могли – немцы каждую ночь бомбили ж/д мост через Волхов. Наконец в один из дней нас переправили на лодках на тот берег, там нас встретил дежурный по станции, ночью с 13 на 14 сентября он нас отправил – посадил в пустой товарный вагон, который был прицеплен к эшелону с боеприпасами (наш вагон был возле самого паровоза). Проехали две остановки, поезд остановился, долго стоял, потом к нам в вагон заскочил какой-то военный, мы к нему: «Почему стоим?». Он нас увидел и стремглав выскочил из вагона, и тут грохнул страшный взрыв, нас разметало по вагону. Мы бросились под насыпь. Побежали куда глаза глядят – по кустам, по кочкам. Мы бежали втроём, остальных упустили из виду. Потом залегли под кустом, взрывы продолжались до самого рассвета, оказывается, была совершена диверсия. Лежали под кустом и рты открывали, чтобы барабанные перепонки не лопнули. С рассветом мы пошли, вышли на деревянный настил через болото. По нему ехали автомобили. Впереди ходил часовой, он привёл нас в какие-то рубленые домики, которые оказались штабом армии. Оттуда нас направили в 1246 стрелковый полк 374-ой стрелковой Любанской дивизии, в медсанбат. Первое время мы со всем знакомились, работали по отделам: сортировочный, эвакуационный, операционный, терапевтический взводы. Дней десять мы были там. Там я встретила капитана медслужбы, земляка из Новосибирска, старшего врача артполка Владимира Васильевича Плахова. Он уже год отслужил, а в госпитале был на излечении – получил контузию, когда выходил из окружения, в которое попала дивизия под Малой Вишерой. Он стал за мной ухаживать. Мне он тоже сразу понравился, хотя когда он попросил командира отдать меня в его подчинение, я не согласилась, тогда ещё не знала, что он медик, смотрю – шпалы в петлицах, вдруг увезёт меня на передовую? Конечно, на фронте было страшно. Особенно когда узнавали о гибели сослуживцев, вскоре после нашего приезда погибла Тася Семёнова.
После выхода дивизии из окружения и больших потерь нас отправили в Калинин на доформирование. Приехали туда в октябре, жили с подружкой на квартире, по очереди дежурили в медпункте, там лечились больные и легкораненые. Через день ходили в медсанбат на занятия, Владимир тоже там бывал. 14 января 1943 года мы с ним расписались в ЗАГСе г.Калинина. Продолжали служить в разных полках, я пошла в штаб к командиру дивизии просить о переводе, а он ответил, что сейчас для этого не то время. Только когда назначили нового командира дивизии (старого сняли из-за окружения), меня перевели к Владимиру в 942-ой артполк, я была младшим врачом. Жили мы с мужем в отдельной землянке.
20 апреля 1943 года я была у начальника штаба, он заполнял моё личное дело, в первом помещении штабной землянки сидели связисты. Вдруг грохнуло, в землянку попал снаряд. Я оказалась под столом, вокруг раненые, стоны. Владимир в это время был у командира полка, к ним вбежал часовой: «Прямое попадание в штаб!» Владимир выскочил, думал, что я погибла, и вдруг услышал мой голос. Прошёл ровно год. 20 апреля 1944 года мой Владимир погиб, возвращались группой с командного пункта, попали в полосу воздушного боя, пуля попала ему в голову. Я спрашиваю у вернувшихся: «А где начальник?» «А начальник погиб!» Мы тогда относились уже к 3-ему Прибалтийскому фронту, а до этого к Ленинградскому. Было это в районе Нарвы, Владимира там и похоронили, на берегу реки, на офицерском кладбище. Я дважды была на его могиле, вскоре после похорон и потом, когда мы, побывав возле Гдова на берегу Чудского озера, шли обратно по тем же самым местам. Я попросила командира отпустить меня ненадолго, он предложил съездить верхом на лошади, но я верхом ездить боялась, пошла пешком, через реку переехала на попутном грузовике. Кладбище разрослось, было огорожено. Нашла я могилу, долго сидела, рыдала над ней. К вечеру собралась обратно.
После гибели мужа я осталась в полку единственным врачом, работала сначала в палатке: выводила раненых из шока, зашивала раны. Приходилось делать ампутации. Однажды рядом с палаткой разорвался снаряд, один раненый был ранен второй раз, меня контузило, после этого меня перевели в землянку. Перед демобилизацией служила в медсанбате в операционном блоке. В октябре 1944 года меня демобилизовали, перед родами. Я вернулась в родительский дом, родители сделали пристройку из плетня и глины, купили мне кровать на мой аттестат. У меня на фронте была зарплата – 800 рублей в месяц, 300 рублей оставалось на счету, а 500 я пересылала родителям. Дом промерзал, крыша была ледяной. В конце декабря у меня родился сын Владимир. Когда ехала с фронта домой, меня встретили мужевы родители в Новосибирске, неделю жила у них, потому что сильно отекла в пути. Приехала в Топки в начале ноября. Когда сын немного подрос, пошла работать в систему здравоохранения Топкинского района. Сначала терапевтом, а потом госсанинспектором. Через год меня назначили заведующей райздравотделом. Я до этого всего боялась, а райздравотдел научил – везде ездила, выступала, что-то доказывала. Одновременно прошла курсы специализации в Сталинске (Новокузнецк) по инфекционным болезням. В январе 1954 работала уже в больнице, 32 года отработала инфекционистом, а всего в здравоохранении 40 лет. В 1976 году пошла на пенсию, после этого ещё работала 6 лет. Когда сыну исполнилось 14 лет, я вновь вышла замуж за Николая Павловича Каленского, прожила с ним 37 лет, он умер в 1996 году. Родилось ещё двое детей: Пётр и Галина. У меня 5 внуков, два правнука.
В войне участвовал ещё один мой родственник – Иван Константинович Сикора, мой двоюродный брат, сын дяди Константина. Он был младше меня на год. Его мама умерла рано, в 30-х годах, воспитывали его отец и мачеха. Он у родителей был первый и единственный ребёнок. Очень хороший был человек, здоровый, кучерявый, очень живой, любил музыку, играл на гитаре. Его призвали в армию сразу после окончания школы. Служил он на Западе, там же встретил войну, там же погиб. Отец его долго не верил, что сына нет в живых, хотя они уже получили похоронку. Он увидел во сне, что сын живой, закричал: «Живой!» В это время зазвенела Иванова гитара, она висела над кроватью. Дядя решил, что это доказательство того, что сын жив, а я думаю, что он просто рукой нечаянно задел гитару. Ему очень хотелось верить, что сын жив.
Фамилия и имя Ивана Константиновича увековечены в парке Победы в Топках».
|
